Тень высокого тополя перед домом стала длиннее. Все вокруг, окунувшись в сумеречную желтизну, постепенно приобретало багрово-коричневый оттенок. А это знак того, что близится вечер! Наконец-то! Моя тоскующая душа неравнодушна к этой поре, словно ищет в ней что-то. Изнывая от нетерпения, я в сладком томлении ожидаю прихода позднего вечера, как будто он подарит мне желанную встречу. Скорее бы наступил...

Каждый раз, когда приближается этот час, перед моим мысленным взором начинает смутно проявляться и постепенно явственно предстает цветущее время моего невинного детства, жар которого не угасает в глубине души. На влажной почве этой ночной поры лежат следы горячей юности, впервые заставившей трепетать мое детское сердечко. Куда бы я ни пошел, в чистом воздухе этой ночной поры я слышу доносящийся из моего сердца голос любимой. В ласковых объятиях этой ночи я вижу теплый блеск глаз Хадиши, мерцающий, как луч солнца в весенний туман…

Да, звали ее Хадишой. Среднего роста, смуглое личико всегда светилось приветливостью, напоминавшей сгусток нескончаемой радости. Легкий румянец на щечках, неуловимо переливаясь, словно от него исходило тонкое, нежное свечение, придавал сияние всему лицу. И улыбка у нее была какой-то особенной: маняще притягательной, с проглядывавшими меж губ мелкими белоснежными зубами. Темно-карие глаза всегда ласково поблескивали, как будто в них стояли слезы.

Многие джигиты аула жаждали внимания Хадиши, и каждый почитал за честь пройтись рядом с нею. Наверное, оттого, что она переехала к нам недавно, среди аулчан, точно единственное сито, переходящее в силу надобности из рук в руки, пробежалась волна всевозможных разговоров, касающихся Хадиши.

«Похоже, воспитанная девушка. И походка у нее такая мягкая, будто по облакам шагает. Но главное — она такая озорная!» — эти лестные слова уже на следующий день после появления Хадиши разлетелись по аулу, в особенности среди молодых парней.

…Каждый вечер после работы мы, сплошь одна молодежь, собирались вместе на танцплощадке. Любили повеселиться, посмеяться, танцуя и перешучиваясь с девчонками.

Ночная округа погружается в объятья бархатной тишины, небо усыпано мириадами звезд, словно подснежниками, взошедшими на голой черной земле. В воздухе мягко, легкой волной плывет мелодия крылатого вальса. Вот, искрясь поблескивающим в глазах огоньком радости, появляется и Хадиша; в ее черных пушистых волосах серебрится белый бантик, светящийся в темноте как яркая утренняя звезда…

Как бы я ни старался держаться уверенно, танцуя с ней, всегда робел и стеснялся без всякой на то причины, даже дыхание перехватывало.

— Давай сегодня будем танцевать вдвоем, — предлагал я едва слышно.

— А разве мы с тобой не танцуем? — тоже тихонько шепча, отвечала она.

— Да я просто…

— Ну а с кем-нибудь другим потанцевать можно?

Я вконец смущался, не в силах посмотреть ей прямо в глаза. Что же касается Хадиши, ее лицо по-прежнему сияло радостью.

— Какой же ты еще наивный! — со смехом говорила она.

Потом, заметив, что я молча нахмурился, она окидывала меня мягким, ласковым взглядом и удивленно спрашивала:

— Ты что, обиделся?.. Неужели из-за такой мелочи надулся?

Я же не мог разжать губ и вымолвить хотя бы словечко.

На самом деле, Хадиша ни к кому не проявляла отчужденности. Ко всем парням она относилась тепло, доброжелательно, щедро одаривая невинной, словно только что распустившийся цветок, улыбкой. Уже от одного этого на душе становилось светло, и мы, страстно чего-то желая, стремились всегда крутиться поблизости от Хадиши. «Звездой какого джигита ты станешь?!» — этот вопрос можно было прочесть во взоре каждого, кто питал к ней надежды.

Что скрывать, одним из тех, кто провожал Хадишу глазами, был и я. Жили мы по соседству. Наши дома разделял лишь тоненький прозрачный ручеек с песочком на дне, поблескивавший на солнце, как осколок зеркала.

Все предметы, деревья и постройки во дворе Хадиши притягивали мой взгляд и казались родными. По той простой причине, что каждого хотя бы искоса касался взор ее изумительных темных глаз. Даже зажмурившись, я мог на память представить, как под тихонько льющимися утренними лучами еле заметно подрагивает в воде ручья отражение ее дома, как меняются, слегка покачиваясь, словно взмахи ресниц, замысловатые узоры теней на крыше, которыми через просветы кустов играет солнышко.

Возможно благодаря нашему соседству, но, в сравнении с другими парнями, я был как будто бы чуточку ближе Хадише. Пусть мы и не стали настолько тесно близки, как разница между молоком и сметаной, но общались, беседовали и перешучивались напрямую.

Как бы ни переполняла мою душу радость оттого, что я встречаюсь с Хадишой, в сердце пробегала порой и тревожная дрожь, словно я опасался чего-то. Дело в том, что в глубине глаз Хадиши можно было заметить какую-то неведомую никому тайну, которая влияла на ее настроение. Вроде бы только что озорно шалила, как вдруг по ее сияющему лицу пробегала тень печали, будто случилось что-то неожиданное. Радостный взгляд грустнел, а с нежных губ уже не слетала улыбка.

В такие моменты мне чудилось, что я слышу шум стреляющей молниями бури, которая бушует в ее душе. С размякшим сердцем я погружался в молчание. Казалось, издай я хотя бы звук, мое счастье быть рядом с Хадишой навсегда улетучится, подобно упорхнувшему воробышку. Не в силах с нею расстаться, я был вынужден оставаться в этом плену. Мое бедное сердце было привязано к Хадише какой-то волшебной силой.

Некоторые девушки имеют привычку тут же задирать нос, едва только заметят, как два парня, обратившие на них внимание, начинают шушукаться. Хотя за Хадишой всегда увивалась вереница джигитов, она никогда не зазнавалась. Ни разу не изменила своему игривому и добродушному нраву. Правда, в ней наблюдалась слегка смешанная с кокетством капризная избалованность, поскольку она была как бы единственной, кого все мы так дружно превозносили и лелеяли. Замечали мы порой в ее поведении и нотки высокомерия. Однако эти черты, смягченные ее озорным детским характером и привлекательной внешностью, казались даже очаровательными.

…Едва придя с работы домой, я сразу спешил увидеть Хадишу. Вот уже начинает в полную силу сиять повисшая прямо над ее домом луна, половинка которой поначалу пряталась за стыком крыши. Воздух в ауле становится прохладнее, все громче слышен стрекочущий хор невидимых сверчков. Приближается час, когда Хадиша возвращается с работы…

Какое бледное у нее лицо! Неужели кто-то обидел, или просто колхозная работа замучила? Она ведь еще девчонка, наверное, ей действительно не под силу тяжелый труд — думаешь, легко весь день, будто привязанной, сидеть на сеялке?..

Обхватив руками локти и потупив взор, Хадиша, видимо не заметив, прошла мимо меня во двор. Скинув с себя поношенный джемпер и бросив его с краю ручья, она распустила льющиеся по спине косы и умылась прохладной водой. Вытерлась полотенцем, юркнула в дом и сразу подошла к окну. Пока пальцы заплетали косы, глаза ее пристально смотрели вдаль, будто там, далеко на горизонте, маячила миражом ее заветная мечта, с которой она мысленно общалась. Вдруг с ресниц Хадиши сорвалась одинокая слеза, я понял, что сейчас душа ее грустит, и от жалости, защемившей сердце, едва не расплакался сам.

Если честно, меня задело то, что она поглощена своей сокровенной печалью, тайной для меня. Зачем же она так — не к чему теням обиды кружить в ее взоре, сотворенном для радости и веселья! Я ведь готов на любые подвиги ради того, чтобы на побледневшем и грустном лице Хадиши снова заискрилась улыбка. Однако… это, похоже, зависело совсем не от меня.

Таким образом, судьба моего душевного состояния стала напрямую зависеть от счастья и уныния Хадиши. Все мои ежедневные мысли, все мечты, согревающие глубины души, были о Хадише. Во время работы я еще немного отвлекался, однако, когда руки были свободны, не находил себе места. Дома я просто не мог усидеть спокойно. Крылья горячего чувства в каком-то неистовом желании невольно поднимали и выносили меня на улицу. Покой моего пылающего сердца был, казалось, в движеньях легкой походки Хадиши, то скрывавшейся в доме, то выходившей снова, на острие ее взора, который она время от времени искоса бросала в сторону нашего дома.

Голос Хадиши, ее поблескивающий ласковым вниманием взгляд, ее привычка капризничать, как избалованный ребенок, грустная задумчивость, вызванная скрытой в глубине души тайной, настолько глубоко проникли в мое сознание, что, куда бы я ни пошел, они всюду следовали за мной. Во всем, что я видел, слышал, чувствовал, словно присутствовал образ Хадиши. И в звуках нахлынувшей горячей волной прекрасной мелодии, и в полыхающем пожаре усыпанной цветущими тюльпанами округи, и в едва прорезавшихся, слабеньких лучиках солнечной короны, и в бесконечной нити длинной дороги мне чудился лик Хадиши. Я никогда не был одинок.

Неустанно бушующая надежда бурлила в сердце, отзываясь на каждый его удар. Представьте тихо плывущее пушистое облако, которое робкими прикосновениями ласкает высокую вершину. Подобно ему, меня постоянно тревожила безмолвная, томительная печаль, мягко и нежно сжимавшая сердце. Под впечатлением этих щемящих ощущений, поселившихся в моей груди, я жил в каком-то неведомом, мучительном ожидании.

В тот момент невозможно было представить, чем все это закончится, куда выльется неукротимый поток переполнявших меня чувств. Однако ответ на мою беспричинную тоску и непонятные тревожные ожидания вскоре нашелся.

…Солнце, скатившееся в гущу деревьев и опиравшееся на свои щедро расточающие тепло розовые лучи, неторопливо зашло. Округа совершенно тиха, словно погрузилась на дно моря. Повиснув над вечерним аулом, стелется и плывет взвившийся над домами мягкий дым…

Аульная молодежь собралась в нашем доме, чтобы провести вместе вечер. Дымок поющего самовара, с тихим бульканьем выбрасывавшего в небо облачка пара, и безудержный смех ликующей от радости молодежи как будто ясно давали понять, что веселье в разгаре и многолюдная шумная вечеринка удалась на славу. Неугомонный, зажигательный темп энергичного вальса, будившего в душе огонь и тоску, обволок мое сердце мягкой печалью. Не в силах совладать с чувствами, с мечтой, которая не находила выхода, я оставил веселящуюся компанию и вышел за ворота…

Теплая-претеплая мягкая ночь. Бесчисленные далекие звезды, рассеивая холодный огонь, непрерывно мерцают и поблескивают, словно покрыты тонким слоем инея. Утих шум погрузившейся в покой улицы. Лишь монотонно бурлит внезапно взбушевавшаяся горная речка, напоминая этим однообразным звучанием мои бесконечные, охваченные томительным ожиданием мысли.

Качаясь в колыбели грез, я стоял и смотрел на синие ворота дома Хадиши, которые караулил взглядом ночи напролет, когда за моей спиной послышался мягкий шорох шагов. Оказалось, это Хадиша. Мое лицо обдало знакомым приятным дыханием.

— Тебе вечер не понравился, что ты стоишь тут в одиночестве?

В голосе слышна ласка, смешанная с еле заметной мягкой дрожью.

Я не вымолвил ни слова. Какое-то непонятное жаркое ощущение, которое невозможно передать словами, связало мне язык, и все, что хотелось выплеснуть, комом застряло в горле.

— Ну, скажи, почему ты без настроения, а может, кто-то тебя обидел? — Подойдя ближе, она погладила меня по волосам своей маленькой ладонью. — Что хорошего, когда парень так застенчив, не лучше ли открыться? Странный ты какой-то…

Взяв теплыми пальцами мою руку, постояла, с кокетливым видом заглядывая мне в лицо.

— В самом деле, ну почему ты не улыбнешься? Отчего молчишь, даже слова не скажешь? Опять обиделся? Я так и буду тебя звать — «обидчивый мальчишка», — ласково сказала она и, потянув за руку, потащила меня в сторону дома. — Пойдем, потанцуем вдвоем, давай до конца вечера будем вместе…

Я не понимал, что со мной происходит. Дыхание стало прерывистым, и я едва не задохнулся, как будто настал день, пробил час, и все мои мечты и желания, скрывавшиеся в глубине души, выплеснувшись из спокойного русла, разрушительным селем рвались наружу.

— Хадиша, подожди…

— Что, обидчивый мальчишка?..

— Неужели ты и вправду не понимаешь, или тебе доставляет удовольствие насмехаться надо мной?!

Изменившись в лице, Хадиша приостановилась.

— Ах вот как… Вот как ты, оказывается, думаешь.

— Как же еще… Ты ведь все прекрасно знаешь и нарочно так со мной поступаешь…

— А мне, считаешь, легко? Думаешь, я стремилась ранить тебе сердце?! — Она перешла на шепот, словно горло ей перекрыли слезы.

Прильнув ко мне, Хадиша умолкла. По еле слышному дыханию и дрожащему телу я догадался о происходящей в душе внутренней борьбе. Но она недолго решалась — уже через несколько мгновений смело заговорила ясным и бодрым голосом:

— У меня ведь не два сердца, чтобы любить сразу двоих. И почему только на его месте не оказался ты?! Думаешь, я тебя не понимаю? Но что мне делать?! И мое терпение уже совсем иссякло. Не буду больше мучить и сама мучиться.

Торопливо выпалив эти слова, Хадиша быстрым шагом направилась к своему дому. Как молния промчалась мимо меня. Пока я с трудом пришел в себя и пролепетал ей вслед «Хадиша», дремлющую ночную тишь нарушил резкий звук хлопнувшей калитки.

В мое взбунтовавшееся, будто дикий конь, сердце хлынула горячая кровь, ее бушующий поток застил мне глаза и уши, так что я почти ничего не различал и не слышал. Ворота и темная ночь, тая перед глазами, куда-то поплыли. Берега ручья обрушились и погасили рассыпанную на дне горсточку звезд…

Уже назавтра Хадиша навсегда исчезла из нашего аула. Хозяин дома, в котором она жила, сообщил, что Хадиша уехала утренним поездом на Магнитку, в город, куда после выпускного отправились работать ее одноклассники.

Весь следующий день я провел в бессмысленном шатании. И вот опять наступила ночь. Снова пришла та ночная пора, когда я потерял Хадишу. Так же мерцают звезды, так же тихо дует приятный ветерок. Разрезая черную мглу, над землей поднимается народившаяся луна. Охваченная темнотой ночная округа окунулась в кроткую тишину, словно заснула. Слышно, как бурлит стремительно несущаяся вдаль горная речушка. В поднебесье стрекочут невидимые сверчки. Рокочет вспахивающий землю трактор…

Все звуки и картины, воплощавшие ночную жизнь, напоминали мне Хадишу и вызывали неизбывную тоску. Наконец печаль понемногу утихла, теперь мою голову сверлила мысль: что же дальше, неужели мы больше никогда не встретимся?!

И я стал повсюду искать любимую.

Тихо подошел к знакомым синим воротам. Ни звука. В свете запоздалой луны сиротливо поблескивают стекла ее черного окна.

Я вошел в сад, где рассыпался ее звонкий смех. Окунувшийся в темноту, он тих и мрачен.

Посидел на краю протоптанной ее ногами тропинки. И здесь тишина. Беззаботно спят в беспорядке сплетенные, густо теснящиеся верхушки люцерны.

Все кажется бледным и бесцветным, словно вместе с Хадишой ушли вся красота и краски жизни.

Лежа ничком во влажной траве, я думал о Хадише. Грудь теснило, как будто ночная темень придавила ее своим весом. Мелкие росинки осыпали мои волосы, чистые, прозрачные капли омыли лицо и губы…

Я попрощался с любимой.

…Багрово-красные сумерки, окрашивавшие заревом плывущие в воздухе пушистые пылинки, стали меркнуть. Аул, накрывшись сумрачной накидкой, поблек. Точно тлеющие в золе угольки, тускло замерцали первые вечерние звезды. К дому подбиралась ночь…

Куда бы я ни пошел, в чистом воздухе этой ночной поры я слышу доносящийся из моего сердца голос любимой. В ласковых объятиях этой ночи я вижу теплый блеск глаз Хадиши, мерцающий, как луч солнца в весенний туман…