И снова наступило утро. Снова над степью широко заалела прозрачная летняя зорька. Высокий от обильных дождей и уже потемневший ран, потряхивая метелками, медленно разворачивался лицом к востоку. Солнце еще не проснулось окончательно; по зеленой, покрытой мелкими кудряшками волн траве, как по спине черно-бурой лисицы, пробегали, рассыпаясь искрами, его лучи. Можно бы и не торопиться, можно было бы еще полежать, понежиться в нагретой за ночь постели, но какое-то легкое беспокойство в душе, что-то светлое и неосознанное заставило Корпеш подняться. Умылась холодной водой и пошла к реке. Шла быстро, чувствуя лицом встречный, упругий и колкий, наполненный росной утренней свежестью, ветерок. У дома, что шатром раскинулся на невысоком холме, замедлила шаги и загадала — если они и сегодня встретятся, она, отвечая на приветствие, назовет его по имени. Не успела подумать, а он уже тут как тут, стоит перед ней, улыбается.

— Доброе утро, Корпеш!

— Как дела, Кайсар?

И так — каждый день... Корпеш идет на работу, а юный шофер Кайсар, недавно объявившийся в ауле, уже поджидает ее, делая вид, что устраняет в моторе какую-то поломку. Больше двух-трех слов они и не говорят — встретятся, пожелают друг другу здоровья и расходятся каждый по своим делам. Короткие встречи, мимолетные, но они незаметно стали для них необходимыми. Когда Корпеш однажды утром поняла, что ждет этой встречи, сердце ее дрогнуло, она удивилась и смутилась одновременно.

В первые дни Корпеш, ответив на приветствие незнакомого парня и едва взглянув на него, равнодушно проводила мимо. Мало ли парней здороваются с ней, и каждый ждет от нее хотя бы маленького знака внимания. Но проходили день за днем. Каждое утро он встречал ее, она привыкла к этому, а сегодня решилась назвать его по имени, хотя объяснить самой себе это свое неожиданное решение не могла. Просто захотелось вдруг сделать этому чудаку что-то приятное, вот и подчинилась она безотчетному, радостному порыву сердца.

Сегодня все было не так, как обычно, сегодня она, уже разминувшись с Кайсаром, продолжала думать о нем, и это ей было приятно. Молодой, а уже шофером работает, удивлялась она, хотя ничего удивительного в том не было. Сейчас мальчишки уже в школах права механизаторов и шоферов получают. Кстати, и Кайсар, как она слышала, только нынешней весной окончил десятый класс. Странный парень, чудной... И наверное, ласковый... Последняя мысль смутила Корпеш, даже не сама мысль, а то нежное и отрадное чувство, какое она вызвала вдруг в ее сердце. В эту минуту Корпеш пожалела, что они так мало знакомы, что нет у нее никакого повода остановиться и поговорить с ним подольше.

И все-таки он чудак, улыбаясь своим мыслям, думала Корпеш, не надоедает ему каждое утро ждать ее только для того, чтобы поздороваться... Ну, кто она ему? Вместе они не росли, в школе одной не учились, а вот поди ж ты — ведет себя так, словно уже много лет знает ее. А что если он вдруг перестанет ее встречать? Что будет? Или она — возьмет и не ответит на его приветствие? Оби-дится он или нет?

Она даже шаг придержала, дыхание затаила... Перед ее мысленным взором возникло его лицо, ослепительно сверкнула белозубая улыбка, карие глаза смущенно и ласково смотрели на нее.. Нет-нет, Корпеш поняла, что не сможет пройти мимо, не ответив парню на его приветственное слово. Ну и ладно, что здесь такого? Поздоровались и все... Если захочу, могу и первой подойти к нему.

...А тропинка ныряла себе в зеленую траву, путалась в ней, петляла и вдруг, когда у путника от этих бесконечных и хитроумных петель уже кружилась голова, дорожка, скользнув под невысокий уклон, обрывалась на берегу Кербулака — реки небольшой, но своенравной, непостоянной и капризной. Но Корпеш любила эту речку и крепко подружилась с ней, хотя не так уж много времени прошло с тех пор, как она, вчерашняя десятиклассница, устроилась лаборанткой в экспедицию, что вела в этих местах какие-то сложные изыскания. Работа у Корпеш не трудная — трижды в день прийти на речку и снять с приборов, установленных здесь, показания. Трижды в день отправлялась она в свой недалекий путь, и вскоре в глазах аулчан тропинка к реке, сама река и Корпеш слились в неразрывное единство. Даже рассказы аулчан о том, что они вчера видели или слышали, стали начинаться, примерно, так: «Шла вчера Корпеш по тропинке...» Или: «...не успела Корпеш подойти к реке, как...» Сначала Корпеш было смешно и немного неловко слышать свое имя, столь часто повторяемое в бесхитростных рассказах о том о сем, а потом она привыкла к этому, как привыкла трижды в день с журналом показаний отправляться к реке.

Но сегодня все привычное, как бы освещенное лучами какого-то странного праздничного чувства, с каким Корпеш проснулась ни свет ни заря, предстало перед ней по-новому, так, словно все, что окружало ее, видела она впервые. Корпеш не шла, а как бы парила над тропинкой, ей казалось, что под ногами у нее не прохладная, утопающая в траве дорожка, а раскаленный солнцем, остро обжигающий ступени песок. Прозрачные капли росы, словно живые зрачки, провожали девушку то робко-смущенными, то восхищенными взглядами, давая понять Корпеш, что ее тайна для них совсем не тайна, что они знают все и, может быть, даже больше знают, чем она сама. А солнце... Оно тоже все знает, от его лучей не упрятать секрета и на самом донышке души. Ай, Корпеш, улыбается солнце, ну, не скучно ли тебе одной? Оглянись... Стоит сказать только слово, и юноша на своей быстроходной машине вмиг подвезет тебя к реке...

Не то чтобы Корпеш заскучала вдруг, нет, просто настроение у нее было такое, что захотелось непременно с кем-нибудь поговорить. Бывало, каждое утро она любовалась картинами джайляу, что переливались в лучах восходящего солнца всеми цветами радуги, но сегодня и эта прелесть не могла вытеснить из ее сердца необъяснимой тоски. Ясно ей было только одно — это он смутил ее сердце, это он, беспокойный, поселился в нем, и сердце, еще вчера безмятежное, сегодня лишилось покоя.

Занятая своими мыслями и переживаниями, Корпеш и не заметила, как дошла до реки. Речка встретила ее спокойным блеском неторопливого течения, и волны, казалось, светились сегодня тоже особенной нежностью, тихой и понимающей, и мята на берегах разрослась гуще, сузив и без того неширокое течение.

Корпеш склонилась и подставила губы мелкой и резвой волне, машинально сделала глоток, потом другой, но пить не хотелось.

Попытка освободиться от мыслей о нем ни к чему не привела. Корпеш поднялась с колен, собираясь приступить к делу, и вдруг засмотрелась, все что видела она вчера, третьего дня, неделю назад, все это сейчас предстало перед ней исполненным особого волнующего смысла, все в ее глазах вдруг ожило и обрело язык, ей одной слышимый и понятный. И в шуме стремительной реки, и в беспокойном шелесте камыша, и в разных неожиданных вскриках птиц, и даже в невозмутимом молчании пестрого, словно веснушками покрытого, утеса слышалось ей свое, затаенное. Будто бы и речка, и камыш, и пролетающая ласточка разом говорили ей: «Мы все видим и знаем, все понимаем. Но отчего ты печалишься так, Корпеш, почему грустна? Не смущайся, пробил и твой желанный, счастливый час. Все будет хорошо, если у твоего избранника нежное и верное сердце...»

Притихшая, поглядывая на утес, склонившийся к реке, Корпеш медленно брела вдоль берега, пока трава не расступилась и не открыла ее взору небольшую живописную полянку, сплошь усыпанную луговыми цветами. Цветы толклись у ее ног, как птенчики, слетевшиеся на зерно; веселясь и радуясь щедрому ясному солнцу, они качали головками, и с лепестков их одна за другой, сверкая, срывались прозрачные капельки росы. Она хотела набрать букетик цветов, но отчего-то рука не поднялась, жалость, а может быть, другое что-то, остановило ее...

Занести в журнал показания приборов — дело одной минуты. Покончив с записями, Корпеш той же тропинкой, что привела ее к реке, направилась домой. И вдруг кто-то окликнул ее. Корпеш оглянулась и в девушке, которая только что выбралась на тропинку из густых зарослей камыша, узнала Шарап, свою школьную подругу, одноклассницу, что живет сейчас в ауле Актаскеты, расположенном ниже по течению Кербулака. Дожидаясь, пока та подойдет, нетерпеливо махнула ей рукой:

— Скорее, Шарап! Откуда в такую рань?

— Ночью твои приборы охраняла,— Шарап звонко рассмеялась.

Корпеш обняла подругу:

— Соскучилась я по тебе...

— Она еще говорит, что соскучилась... Три раза на день приходишь сюда, а добежать до аула нашего, хотя до него рукой подать, не можешь... Соскучилась? Так я тебе и поверила...

— Да разве ты не знаешь? Совсем закрутилась я с работой...

— Как же — слыхала, слыхала... Если бы не ты, давно бы кто-нибудь всю воду Кербулака в кармане унес.

— Да скажи же, наконец, куда идешь? Все дома живы-здоровы?

— Иду в магазин Орынбасара. Мы сегодня гостей ждем. В их числе будешь и ты.

— Я? Разве можно со старшими?

— Гости — товарищи брата, а они — не старше нас... День рождения у брата, по этому случаю и собираются.

— Да нет, Шарап, неудобно.

— А я тебя не оставлю в покое... Ты у меня первой явишься. Вот так...

И Шарап, хохоча, повисла на плечах Корпеш.

— Подожди!— Корпеш еле отбилась.— Кого же вы пригласили?

— У-у, столько парней придут — глаза разбегутся. Уж один-то из них тебе наверняка понравится.

— Не то говоришь! Ты имена назови...

— Пожалуйста... Аскен придет, Рахтай, Альдижан, Сайлау, Нусип, Мухтаркул, Жумахан... Кто же еще? А-а, еще... молодой парень, шофер... Он в вашем ауле недавно... Имя его...

— Кайсар?

— Да, он.

Как ни сдерживалась Корпеш, а дрогнуло ее сердце, румянец заиграл на лице, и, чтобы не выдать себя, она опустила голову. К счастью, Шарап ничего не заметила.

— Ну, что?-спросила она смеясь.— Продолжать, или из этих выберешь кого?

— Хватит!— Корпеш замахала руками.— Куда их столько? Спасибо, что пригласила, а то я все одна да одна... Скучно.

Посмеиваясь, болтая о том о сем, подружки направились к Орынбасару. Единственный на всю округу магазин был размещен в мало-мальски приспособленном для торговли старом зимовье. Торговая точка эта — своего рода примечательное место, и животноводы давным-давно стали называть магазин именем продавца.

Корпеш хотела забежать домой и предупредить маму о том, что она на всю ночь собирается в гости, но Шарап отговорила. Зачем, сказала она, самой идти, пошлем моего братишку — он и скажет. Корпеш согласилась, хотя на душе у нее было беспокойно — впервые в жизни, да еще без разрешения матери, она собиралась остаться на ночь в чужом ауле.

* * *

Тихая ночь окончательно вступила в свои права. По центру небосвода густо и ярко блестели звезды, но на западе небо плотно затянули темные тучи — там время от времени глухо ворчал гром и вспыхивали огненные стрелы молний. А здесь стояла тишина, да такая, какая возможна только в горах.

Корпеш выскользнула из душной комнаты. Воздух, наполненный запахами мяты и влагой близкой реки, приятно освежал. Корпеш стала вспоминать, как она встретилась здесь с Кайсаром. Он подкатил на машине, лихо притормозил и вышел из кабины — высокий и стройный. И, конечно, сразу увидел и Шарап, и ее, но виду не подал. Шарап почему-то вспыхнула, но тотчас сказала:

— Корпеш, вон, видишь, чайник... слей гостю на руки, а то у меня баурсаки... подгорят, — и кинулась к печи.

Корпеш с чайником шагнула навстречу Кайсару. Парень улыбнулся.

— Здравствуйте, Корпеш!

— Здравствуйте!— Корпеш растерялась.— Мы же виделись утром.

— Да? Совсем запамятовал... Увидел вас — и голова кругом.

— Вот как... Боитесь девушек, что ли?

Кайсар не успел ответить. Подбежал братишка Шарап, зачастил скороговоркой:

— Дядя Кайсар, многие, те, что внизу у речки живут, еще не пришли. А что если мы за ними... на машине?

Корпеш, досадуя на мальчишку, замолчала, а Кайсар, вытерев руки, сказал, глядя ей в глаза:

— Спасибо, Корпеш... Дай вам бог тысячу лет жизни. За дастарханом они сидели не рядом. Корпеш иногда взглядывала в его сторону и невольно любовалась парнем. Потом они даже танцевали, но Кайсар и во время танца больше молчал. В тех немногих словах, которыми они обменялись, не было ничего особенного, и все же... все же было что-то такое, что волновало и смущало ее.

...А ночь все сгущалась над землей и все меньше оставалось на небе ярко светящихся звезд. Вспомнив о Кайсаре, она вспомнила и сегодняшнее утро, и то необыкновенное чувство, которое так властно владело ее душой. И заря утренняя была такой же необыкновенной, как и чувство, ее свет и сейчас переполняет сердце. Стоит Корпеш на мгновение прикрыть глаза, и темнота ночи тут же расступается, и она вновь видит и реку, и скалу, нависшую над ней, у ног ее, сверкая серебром росы, толпятся любопытными стайками цветы, а в сердце... О ком же оно так тосковало утром? О Кайсаре? А может, и не его вовсе ждала она, а другого кого-нибудь?

Там, в доме, вновь заиграла мандолина, вновь, как вольный степной ветер, поднялась песня. А у Корпеш появилось желание спрятаться от людей, уйти в ночь, куда-нибудь далеко-далеко. А что, если в самом деле — никому ничего не сказать и уйти? Темнота и ночь не страшили, вот только... Найдет ли она покой? А не получится ли так, что она, как привязанный к колышку конь, сделает круг и вновь вернется сюда, к этому дому, где кипит веселье и где в кругу товарищей сидит он...

Впереди, взрывая темноту ночи, засветились две красные точки, странные огоньки, вспыхнув, тут же и погасли, исчезли, как будто их и не было вовсе. Лошадь на лугу пасется, подумала Корпеш, или архар подошел к реке... Молния коротким стремительным росчерком осветила небо, но грома еще не было слышно. Корпеш подняла голову — звездные гроздья горели ярко и безмятежно, и трудно было поверить, что они вот-вот затянутся грозовыми тучами и скроются из глаз, что огонь их, кротко мерцающий, захлестнется сплошным ливневым потоком. А далеко на западе змеиными языками продолжали вспыхивать молнии, и оттого вся округа притихла, затаясь в тревожном и напряженном ожидании. Не так ли и ее сердце наполнено сейчас ожиданием, предчувствием каких-то неотвратимых событий, одновременно и страшных и радостных.

— Корпеш, э-эй, Корпеш!— совсем близко раздался вдруг голос Шарап.— Ночь, что ли, проглотила девчонку? Корпеш!

Корпеш не отозвалась. А Шарап тем временем тормошила братишку — тот, наверное, выскочил из комнаты вслед за сестрой.

— Ты не видел Корпеш?

— Когда в комнате была, видел.

Шарап повернулась, чтобы уйти в дом, и, заметив ее движение, Корпеш окликнула подругу:

— Шарап, я здесь... Ты чего так кричишь, будто верблюда потеряла. Я же рядом стою.

— А ты что, язык проглотила? Кричу, кричу...

— А я нарочно...

— Парни о тебе спрашивают... Между прочим, музыкант — тоже. Ищет тебя, песню поет: «Звезда моя во тьме пропала, и в тугаях спряталась луна».

— Тише ты, не кричи так. Шарап, я прошу... Приведи ко мне Кайсара. Дело к нему есть.

— Ой, бедная! Да что случилось?

— Пожалуйста, Шарап, позови... Только незаметно, чтобы никто не видел и не слышал.

Голос Корпеш был тих и взволнован, и оттого просьба ее звучала, как последняя в жизни. У Шарап сжалось сердце. Она еще не могла осознать, отчего, но поняла, что Корпеш сейчас находится в таком состоянии, когда даже самая невинная шутка может показаться неуместной и злой. Она постояла с минуту, сама до глубины души взволнованная, и тихо шепнула:

— Хорошо, приведу его.

Шарап скрылась в доме. Сердце Корпеш гулко стучало, горячий ком подкатывал к горлу, но... странное дело, она в то же время чувствовала, что душа ее освободилась от той гнетущей тяжести, что с самого утра не давала ей покоя.

Подошел Кайсар, несмело тронул ее за руку:

— Звали меня, Корпеш?

— Да... Я... домой хотела поехать. Не подвезете?

— Я готов.

— Шарап, — Корпеш крикнула подруге, — ты извини... Уже пора...

— Что мне сказать? Идите...

Кайсар завел мотор и, развернувшись, притормозил. Корпеш открыла дверцу, легко скользнула в кабину.

Машина, еще совсем новенькая, беззвучно тронулась с места, покатилась под уклон и вскоре пропала в густой темени ночи. Только красные стоп-огни еще долго мерцали во мраке, подмигивали Шарап, словно прощались с нею. Сердце девушки сжалось странной щемящей болью, она всхлипнула и закрыла лицо руками.