Громадных размеров динозавр упрямо лез к вершине горы Торайгыр. Обе ноги его ослабели, все время подгибались, и великану стоило неимоверных усилий не рухнуть на землю, тогда бы ему не поднять свое многотонное тело. Там, где волочился его длинный подрагивающий хвост, зеленый с черными круглыми проплешинами, оставалась в рыхлой почве глубокая борозда. На рваных краях ее темнели сгустки запекшейся крови.

Справа на пути встала отвесная скала, нагретая жарким и сухим солнцем. Динозавр прислонился к ней и положил на выступ свою шею, кожа на ней вздувалась мешками, такое было бешеное дыхание у великана с плоской спиной, на которой могла разместиться, если мыслить современными понятиями, целая волейбольная плошадка.

Не знаю, умели ли думать динозавры, но мне кажется, в тот тяжелый миг его озарила истина: на земле никогда не будет везти добродушным великанам. Рядом с их добрыми помыслами тенью следует беда.

Всегда в долинах, где миллионы лет назад обитали динозавры, стоял банной теплоты воздух, росли красные деревья с широкопалыми листьями, перевитыми лианами. На их вершинах сидели птеродактили,их противные резкие крики стояли над долинами с утра до позднего вечера.

Долина, где жили динозавр-великан и его сородичи, одним краем выходила к Голубому морю. Оно было спокойным и блестело громадным голубым блюдом. Никто не знал, где оно начиналось и где кончалось. Да и некому это было знать, человек едва научился ходить на задних конечностях и, перебегая от дерева к дереву, опирался на суковатую палку. Все же, думаю, вся Туранская низменность была дном моря, от него остались потом Арал да Балхаш.

Однажды случился великий гром, земля покачнулась и треснула. Но не многометровой толщины и неимоверной глубины разломы напугали динозавров. Закипело и заволновалось море, из его пучин стали подниматься хребты, похожие на спины новых чудовищ. Это были горные цепи, названные позже Мугаджарами и Доныз-тау. Само море словно поглотила земная утроба или оно скатилось со скальной поверхности и отступило к югу. Так или иначе теплые туманы из долин вытеснили сухие ветры. Они дули с востока, не переставая, и влажные Деревья скукожились, свернули листья в трубочку, и те, стукаясь друг о друга, звенели как жестяные.

Динозавр-отец, самый мощный из племени гигантов, сказал всем:

— На востоке, видимо, есть дыра, из которой хлещет сухой ветер. Я найду ее и заткну своим хвостом.

Динозавры слушали самого храброго из них и дивились его проницательному уму. Дважды убывала луна на небе до размера камышинки и дважды становилась круглой, как отполированный камень-голыш. И вот, когда в третий раз луна стала испускать дух, уменьшаясь с одного бока, в долину притащился тот, кто грозился заткнуть неведомую дыру в краях восточных. Брюхо его, прежде белое и гладкое, было все в ссадинах и кровоподтеках: легко ли пробираться сквозь высохшие чащи и преодолевать скальные выступы?! Из больших круглых глаз катились слезы, и такие крупные, что пробивали в песке лунки. Подрагивающие ноги его подкосились, и гигант рухнул сперва на колени, потом завалился на бок, и в громадном брюхе так забулькало, зашумело, будто в горах образовался водопад. Маленькие головы на длинных шеях склонились к умирающему собрату. «Не нашел я той проклятой дыры, откуда берется ветер», — успел сказать динозавр-отец.

А ветер, словно поняв, что его хотели обуздать, принялся рычать и выть страшно. Семь дней подряд гнал он тучи песка и пыли. Потом чуть поутих, и в разгромленной долине стала устанавливаться тишина. Ве-ликаны, отряхиваясь и урча, хотели было выбраться из своих укрытий, но ураган ударил снова. Кто выбрался из-за каменной стены, обратно вернуться не смог, смешались земля и небо, вихри поднимали снизу не только песок, но и обломанные ветки, листья, траву. И даже камни величиной с воробьиное яйцо (сравнение, сами понимаете, условное: воробьев семьдесят миллионов лет назад быть не могло). Эти камешки-голыши летели с бешеной скоростью, словно выпущенные из рогатки, и лупили в бока динозавров так, что те гудели, словно гигантские барабаны, и чудом не лопались. Динозавры закрыли свои печальные круглые глаза плотными складчатыми веками, чтобы уберечь их от этих зловредных снарядов.

Ветер бесновался пятнадцать дней, потом устал, но ему уже никто в долине, полузанесенной песком со дна моря, не верил. И правильно поступил. Потому что ураган, отлежавшись на песчаных волнах, вновь поднял вверх свою неугомонную башку. И зарычал, и завизжал, и заплевался пылью. Мать-динозавриха и сказала:

— Мы уже еле дышим. Наши легкие привыкли к влажному воздуху, а не к этому зною. Наша кожа трескается, и скоро в брюхо через широкое отверстия полезут всякие твари, чтобы пожрать нас изнутри.

— Что же делать, о, мать-динозавриха? — запищали гиганты; несмотря на внушительные размеры, первые жители планеты имели слабый и тонкий голос.

— Я догадалась: это лопнул пуп земли. В эту воронку и втягивается море. Необходимо скорее закрыть дыру своим телом.

— Но кто решится на подвиг? — заныли сородичи, поворачивая головы в разные стороны.

— Я спасу вас и потомков от гибели! — гордо сказала мать-динозавриха и пошла вслед за убегающими голубыми волнами с белыми прохладными барашками.

Больше мать-динозавриху никто не видел. Может, она заплуталась среди множества сопок, те, как мозоли, лезли и лезли под странный подземный шумок. А может, догнала море, но утонула в его глубине в безнадежной попытке нащупать земной пуп.

Вместе с великой Сушью пришло Вырождение — эпоха превращения великанов в карликов, Но не все могли сразу понять суть наступающих перемен, потому по-прежнему ныли и жаловались на судьбу. Между тем самые догадливые уже мимикрировались, одни отказывались от мясной пищи и становились вегетарианцами, другие находили водоемы и обживали их.

Динозавры пришли к подножию Донызтау на свое последнее собрание. Раньше они на свои сборища не пускали никого из посторонних — ни ихтиозавров, ни птерозавров — летающих ящеров. А тут камню негде упасть — все чудища, которых матушка-природа наплодила за сто шестьдесят миллионов лет мезозоя — собрались тут. Страшная напасть сплотила всех, и собрание посчитали провести открытым. Позже всех этих пресмыкающихся назовут динозаврами, кто будет разбираться в их видах, если этих видов не одна сотня! Но тогда, во вторую эратему фанерозойского зона, чистоту рядов блюли строго. И главные динозавры, что ходили на двух ногах: орнитоподы, игуанодонты, зауролофы, — с высокомерием взирали на тех, кто ползал на четырех. И дело было не в объеме пуза, иной стегозавр, всего метров шесть в длину, мог сожрать рогатого динозавра. Те, кто красовался на двух ногах, был выше ростом. Тот зауро-лоф с высоты своих десяти метров мог видеть далеко окрест и, значит, разглядывать будущее. Так, по крайней мере, они, зауролофы и прочие двуногие гиганты, уверяли во время своих многочасовых бдений на закрытых собраниях.

Сушь перевернула вверх дном всякие распорядки. Чудовища сгрудились в тесной котловине, зажатой со всех сторон скальными стенами, не ропща друг на друга, не показывая страшные зубы, а готовые услышать умный совет.

Но никто не знал, кому главенствовать на великом собрании, кому вести его. Возьмет первым слово рогатый ящер, обидится птицетазовый. Вылезет на площадку утконосый, завоет от гнева диплодок. А тут еще вылупились так называемые „новые динозавры` — аммониты да белемниты. Тоже требуют места под солнцем. Неразбериха могла привести к тяжелым последствиям. Стадо гигантов, устав от ожидания, зашевелилось. В животах у них стало булькать от голода, головы взметнулись в поисках жертвы, хвосты стали опасно изгибаться. Стего-завры прильнули к земле, а острые шипы их длинных хвостов потемнели, наливаясь ядом... Кто знает, какое побоище могло развернуться у подножия Донызтау, в глубоком ущелье, не подай голос один вырожденец, карлик-динозавр, ставший в иные эпохи песчаным вараном.

— Эй вы, верзилы вонючие! — крикнул варан, и довольно громко, чем удивил высокое собрание. Многие даже обидеться не успели.

— Ваш век кончился. Настало наше время, маленьких, да удаленьких. Я, еще будучи яйцом, понял, в кого мне надо вылупиться. И вот, я, карлик-динозавр, говорю вам: вы скоро все подохнете, а я буду жить вечно!

Самый крупный зауролоф влез на площадку и замотал шеей туда-сюда:

— Что ты несешь, выродок?! Ты забыл закон динозавров: если хочешь есть, нажирайся до отвала. Если мясо старое, а его уже стянули с ребер твои сородичи, жуй и ты отраву. Как ты выживешь без стада? Ты пропадешь в одиночку?

— Не хочу в стадо! Не хочу быть большим и заметным! Мне по душе жизнь в жаркой пустыне. Важные такие, ходячие горы, красуетесь на своих исполинских ногах. Да вы просто песчаные жертвы неудачного эксперимента! Природа-мать отказывается от гигантских форм жизни и переходит к средним и маленьким.

— Да он оппозиционер! — завизжал великан-динозавр и защелкал пастью так, что два старых нижних зуба не выдержали ударов сверху и вылетели вон. Один из них упал рядом с вараном-оппозиционером и чуть не пришиб его. Карлик с испугу обмочился и пустился наутек — прямехонько в пески.

— Ползать всю жизнь на брюхе, унижаться — вот его удел! — заключил зауролоф-председатель.

Наглые, но и не глупые слова карлика застряли, однако, в головках громадных ящеров, которым с исчезновением теплого моря грозила верная гибель. Вперед выступил старый ящер, укрытый костяным панцирем.

— Чем мы кичимся, в самом деле? Своей величиной. А если это ложная истина? Может, прав карлик, улепетнувший в пески: не лучше ли искать пути спасения? В малом росте, в костяном панцире...

Председатель хотел притопнуть ногой, вызвав местный очаг землетрясения, опрокинуть скалу на глупую башку этого панциреносителя, но благоразумие и чувство меры, присущее впередсмотрящим, остановили его.

— И ты, достойный ящер, туда же? — горько сказал зауролоф.

— У нас стало много врагов — жажда, голод, жара. И если появляется шанс, почему бы не воспользоваться им?

— О чем ты говоришь, брат мой? — удивился великан-динозавр.

— Я из родных мест не уйду. Я стану черепахой. И самые горячие пески не напугают меня.

— Позор! Горе нам! — патетически воскликнул зауролоф и поднял глаза к небу, еще ярко-синему, по которому перекатывались громадными шарами белые рыхлые облака.

— Еще один ревизионист объявился!

Стадо динозавров, сбившееся в тесном ущелье, ворочалось и хрипело, вздыхало и повизгивало. По отдельности, в своих местах обитания, это были грозные и беспощадные хищники. Не моргнув глазом, один ящер мог сожрать другого, не говоря уж о мелких тварях. Но на своих собраниях, да еще под председательством такого крупного и авторитетного динозавра, как зауролоф, они смиряли свою ярость, притихали и послушно помахивали своими мандатами — длинными шеями.

Негодование, удивление, зависть испытывали они сейчас, слушая своих собратьев-уклонистов. Раньше их Просто растоптали бы ногами-колоннами, разорвали к Чертовой бабушке челюстями-камнедробилками. Но грозная обстановка парализовала их волю, выхода никто не видел. И как ни странно — ослушники оказывались единственными инициаторами перемен. Перестроить себя в угоду обстоятельствам, поступиться принципами — ни за что! Лучше остаться здесь, в узкой котловине, на веки вечные музеем скелетов.

— Почему в наших рядах оказалось столько глупцов? — вопрошал с гладкой каменистой трибуны председатель. — Мы были твердой и незыблемой династией динозавров, безраздельно владевшей значительной частью суши и многими морями. Мы были уверены в монолитности нашего общества и не заметили, как этот монолит раскалывают инакомыслящие. О, горькая судьба! И в самых страшных снах не могло такое пригрезиться, чтобы гордые великаны превращались в черепах, варанов и прочую мелюзгу. Хочется трубить на всю округу, реветь во весь голос! Да была бы поблизости трещина, я бы от горя и позора провалился в тартарары!

Динозавры сочувственно вздыхали, видя, как мается их предводитель. Зауролоф вдруг оборвал свое выступление, обнаружив одного сородича в луже, затхлая вода ее разбавилась ручейками мочи, стекающей от изнемогающих от долгой неподвижности, неопределенности, тревоги и скуки динозавров. Водоемчик и стал приманкой для одного молодого стегозавра, тот стал плескаться в теплой ванне и от наслаждения скалить зубы. На длинных белых зубах болтались остатки болотной травы, а между двумя клыками застрял отвратительный кусок гнилого мяса.

— А ты что надумал, потомок славных стегозавров?

— опять сдержал свое негодование председатель: на собрании и выродков надо уважать.

— Я конца света не намерен ждать. Вон кругом сколько омутов да ямин остались от теплого моря. Чем там не житье? Станем, братья, крокодилами. Чует мое сердце, мы, рептильи, еще прославимся. Про наши слезы басни будут сочинять, а кожа наша ой как будет цениться...

Но дельное предложение стегозавренка взбесило великана, он забыл про свое достоинство председателя, вмиг превратившись в матерого хищника зеленых долин. Зауролоф скаканул с гладкой площадки и, расталкивая собрание мощными боками-цистернами, ринулся к мерзкой луже. Реакция председателя была столь неожиданной, что ослушник вначале оцепенел. Потом привычно выставил для обороны свой матерый хвост и тоже в силу привычки стал его глотать. Эта задержка и спасла не-слуха. Он нырнул в глубину лужи, но водоемчик оказался мелковат, стегозавренок ударился башкой о корягу, о сухие ветки оцарапал себе брюхо. И в полной растерянности, весь в грязной воде и тине, ощерил клыки, делая вид, что нападает на гору-зауролофа.

Грянул гром, затряслись окрестные скалы, со склонов посыпались красные, синие, оранжевые камни. Нет, это был не очередной подземный толчок, это смеялось высокое собрание. Горький это был смех, могучие обитатели земли хохотали над будущим, которого у них не было, но какое было у несчастного, затравленного стегозавренка, ставшего позже аллигатором.

Председатель, унявший проглоченным куском хвоста свой гнев, тоже показал два ряда зубов, похожих на высокий частокол, а раззявленная красная пасть напомнила глубокую пещеру, в каких стали обитать косматые двуногие существа, носившие чужие шкуры. Глава собрания этим продемонстрировал снисходительную улыбку.

Но хохот, напоминающий раскаты грома, утих, а запах крови, хлеставший из обрубка хвоста несчастного сына стегозавра, остался; он плыл у подножия Донызтау, дразня и напоминая о жратве, какой обычно набивали в этот полуденный час свои ненасытные утробы динозавры, и пасти стали приоткрываться, а с зубов, вытягиваясь в длинные сверкающие нити, потекла голодная слюна, глаза загорелись зловещим красным светом, какой сверкает в кратерах вулканов перед тем, как им взорваться с грохотом и дымом. Дальнейшие прения могли кончиться только одним — вселенским побоищем, взаимным пожиранием, чего не бывало ни на одном высоком собрании динозавров, но что вызрело вдруг и стало реальной угрозой. Еще мгновение — и катастрофа будет неотвратимой.

— Братья динозавры! — как можно громче протрубил председатель. — За мной! Догоним убегающее море, доберемся до влажных долин!

Неожиданный призыв, в котором содержалось рациональное зерно и был выход из гибельного положения, удержал стадо от междоусобицы. Пока динозавры усваивали эту духовную пищу, а усваивали они идейные установки очень медленно, зауролоф, расталкивая собратьев своим мощным брюхом, вырвался из ущелья. Пример вожака подействовал, динозавры, кто на четырех ногах, кто на двух, заковыляли следом. От топота тысяч ног-колонн затряслась вершина Донызтау, от нее откололся многотонный осколок, но не скатился вниз, не придавил десяток ящеров, а, упав на плоский бок, дальше не стал переворачиваться, а остался недвижимым. И до сих пор с правой стороны вершины виден треугольный камень, заваленный песком, пылью, травой, ставший прахом... Валом валили динозавры из узкой горловины, но, освободившись от тесноты, не все устремлялись за своим вождем, а растекались в разные стороны. Зараза все-таки эта оппозиция: возможность выжить в образе черепахи или крокодила, варана или мелкого хамелеона свила в умах ящеров прочное гнездо.

Неистовые великаны — ящеры, однако, были верны древним традициям. Покачивая горбатыми спинами, шурша по сухой траве неимоверной тяжести и длины хвостами, нацелив на неизвестного противника клыки и склонив головы с рогом вперед, они лавиной катились к югу, вслед за отступающими морскими волнами. Но находили одни соленые лужи, яркий белый песок со скелетами рыб.

Кроваво-красное солнце, все в тучах соляной пыли, опускалось к западу.

Ветер не унимался, бросался клубами пыли, и мягкая кожа динозавров, сжимаясь и трескаясь, приносила им новые муки. Да, ветер перемен был жесток.

Но большинство динозавров уже не могло ни повернуть назад, ни свернуть вправо или влево, суровая действительность гнала и гнала их вперед. Дорога тряслась и прогибалась, и было непонятно: то ли это не уймутся подземные толчки, то ли колонны-ноги вызывают такую дрожь. По сторонам громоздились горы, и те не были застывшим каменным хаосом, а все время меняли свои очертания, опять было трудно понять, лезут ли из-под земли эти вспученные хребты, миражи ли — новая при-мета сухих мест — дурачат великанов.

В сухом сером небе висело маленькое злое солнце. Напрасно динозавры взглядывали кверху, ни темных туч, ни даже беленького облачка и, конечно, ни синего неба, еще так недавно и привычно ласкающего темные круглые глаза ящеров. Это синее небо часто мутнело, наливалось чернотой и, раскалываясь от грохота, опорожнялось теплыми ливнями. И мягкая приятная вода, омывающая потоками округлые спины великанов, и этот покалывающий кожу грозовой воздух, и омытые леса и травы, и банный туман, поднимающийся над долинами, — все веселило динозавров, внушало мысль о незыблемости окружающего мира. Правда, случались трагедии. Во время страшных гроз молнии лупили во все громоздкое и попадали нередко в динозавров, глыбами торчащих на полянах, заливаемых дождевыми потоками. Ну и что с того? Эта необходимая чистка их рядов была даже на руку: вон сколько туш для жратвы, ни беготни тебе за жертвами, ни охотничьих уловок, ни изнуряющего тебя и окрестности рева.

Сейчас павших в тяжелом пути товарищей было столько, что съесть их всех просто невозможно, даже брюхо того же зауролофа имеет свои ограничения. Ни содрогания, ни жалости не вызывали туши боевых дру-зей; как вехи, отметили они скорбный путь на юг, за ускользающим морем, да еще приметами великого исхода ящеров стали птеродактили и другие крылатые существа, которых почему-то к тому времени расплодилось великое множество. А может, это новый закон диалектики: где терпят поражение великие, торжествуют карлики — в небесах, на земле и на море? Тучами летели они следом за плетущимися динозаврами, с клекотом и криками набрасывались на поживу.

Однажды зауролоф-вождь проснулся на рассвете от какого-то жуткого чувства. Странная тишина царила вокруг — ни рева, ни утробного урчания, ни топота. С великими муками поднялся вождь на ноги и изумился представшей его взору картине — его спутники лежали вповалку, без движения, без признаков жизни. Неужели эта ночь стала последней? Участники похода за новую жизнь устали. Не просто устали, а смертельно, последнюю неделю они шли, покачиваясь, того и гляди свалятся в яму или пролом. Трескалась и покрывалась язвами кожа на бедрах, суставы ныли, и все существо охватывала такая нестерпимая боль, будто тело грызли острые зубы неведомого зверя. Динозавры делали жалкие попытки зализать ноющие трещины на коже, их длинные головы метались вдоль туловищ, но ран было столько, что, даже объединившись, десяток ящеров не мог бы восстановить былую гладкость покрова одного собрата.

Стервятники, стуча костяными крыльями и отвратительно вопя, уже терзают верного товарища вождя. Динозавр скатился с холма и скачками понесся к зловещей тризне. Он действовал безотчетно, павшего от тягот кровавого похода не вернуть к жизни, но можно уберечь от издевательств крылатых тварей. О небеса, о теплое море — источник вечного блаженства! Птеродактили раздирали на части еще живого собрата. Он хрипел, катая голову по сухой траве, бил хвостом, пытаясь отогнать своих врагов. Куда там! Острыми когтями птеродактили разорвали брюхо несчастного ящера и, вцепившись длинными клювами во внутренности, выволокли кишки наружу. Вождь, взбивая хвостом тучи белой пыли, ринулся на выручку, хотя помощь явно запоздала. Злобно стуча костяными клювами и громко хлопая перепончатыми крыльями, пернатые твари ринулись на того, кто, по их разумению, пытался отобрать добычу. Пятясь от воздушной атаки, гигант споткнулся о поваленный ствол и чуть не рухнул наземь. Эта споты-качка его отрезвила. Серо-зеленые холмики тел рухнувших сородичей — новая приманка для крылатых хищников. А если они не павшие, а живые? Динозавр-поводырь разинул пасть и загремел на всю округу, так миллионы лет спустя будут поднимать заводские гудки двуногих, сменивших, если верить Дарвину, не одних ди-нозавров. И холмики задвигались, засопели, закряхтели, закашляли, заухали, заскрипели суставами, затопали и, наконец, откликнулись на зов главаря согласным ревом. Продолжился великий исход.

Главный динозавр чуть отрывался от стада, дистанцию держал он сознательно: племя его привыкло видеть перед собой цель, тогда оно двигалось ретивее, вот и маячил вождь на виду своих доходяг, чтобы манить их, притягивать, вдохновлять. К вечеру ящеры валились с ног, падали куда попало, наутро не все из них вставали в строй.

Положив голову на плоский камень, мирно и чутко дремал вождь. Выдаваясь вперед, он становился одновременно и разведчиком новых дорог, и караульщиком. И вот учуял он в ночи странную возню. Вечером, располагаясь на ночлег, заприметил динозавр самку, она давно терлась возле него, но приблизиться не смела, все ждала зова. А динозавр, оглядывая днем стройное, не потерявшее в передрягах изящества тело самки, все удивлялся неистощимости природы. Удивлялся и прикидывал, как бы половчее позабавляться с подругой. Но утомленный переходами, заботами о гибнущем племени, вождь к вечеру выбивался из сил и каждый раз забывал о предмете своего дневного вожделения. И вот сейчас в ночи он явственно услышал шорохи и постанывание. В лунном свете разглядел зауролоф сцену любви. На его подругу насел странный клыкастый зверь, непохожий ни на какого динозавра. Всадив свою оглоблю в самку, он еще и покусывал ей спину. А та, стерва, вместо того чтобы прогнать мазохиста, льнула задом к нему, подальше отворачивая сильно мешавший в таких случаях хвост, и постанывала, и постанывала. А потом завопил, заорал от обоюдного удовольствия и клыкастый любовник. Вождь не выдержал позора! Если бы потаскуха изменила лично ему, с этим можно было бы смириться. Но она предала племя! И великан, не разбирая дороги, ломая деревья на склоне сопки, ринулся к ненавистным любовникам.

Клыкастый, насытившись прелюбодеянием, собирался убраться восвояси, но шум с правой стороны высокой сопки, чья тень занимала полдолины, насторожил его. И тут он увидел динозавра, подпрыгивающего на своих двоих от ярости и запоздалой страсти. Любовник дино-заврихи разинул пасть, равную пещере, полную горячей слюны, сверкнули белые длинные зубы, похожие на сталактиты и сталагмиты, и вождь понял, еще мгновенье — и этот мазохист перекусит ему ногу. Проворно отскочив, что мало вязалось с его многотонным телом, зауролоф развернулся и шарахнул противника могучим хвостом — своим оружием возмездия. Послышался треск ломаемой секвойи, это кости любовника, его связки и хрящи превратились в кашицу, но и непобедимый хвост вождя тоже обмяк. Видимо, он не рассчитал удара и так шмякнул по ненавистному врагу, что вместе с его хребтом переломил и собственный хвост. Завывая, динозавр отполз от места побоища, а еще недавно упругий и подчинявшийся его желаниям хвост тащился за ним наподобие веревки. С досады вождь к тому же прикусил язык, и теперь липкая черная кровь наполнила чашу пасти и заболталась, стекая, темными лентами разной длины. Мухи, а они первыми освоили пространства земли, были тут как тут. Осели и прилипли, полезли дальше, в рот, в уши, в глаза, совершенно не разбираясь в динозавровой логике. Жужжали, наседали, шекотали, мешали движению державной мысли. „А! Пошли вы...!` — совсем простецки заорал вождь, забыв от боли, злости и бессилия о своей великой миссии.

Удивительное дело: столько просторов одолело топающее племя динозавров, а влажнее не стало, наоборот, чем ближе к югу, тем становилось суше и холоднее. И тут на горизонте высоким забором встали горы с белыми макушками. И зауролоф, наконец, понял, что он никогда не увидит теплого синего моря. Ни он, ни его рядовые сородичи. Вождь бросил взор на пройденный путь, он был густо отмечен вехами братских могил, над которыми кругами ходили стервятники. Жидкая цепочка единомышленников тоже застопорила ход, подняв в тоске головы, словно старалась разглядеть, что там, за горным хребтом. С тех пор, как динозавры от скал Донызтау двинулись в поход за общим счастьем, прошло семь месяцев. За этот, не такой уж большой исторический срок многие выдающиеся борцы погибли от голода, жажды и братских чисток.

Словно загипнотизированные, смотрели участники невиданного во времена фанерозойского перехода на каменный частокол. Мысль о том, что все жертвы были напрасны, стала невыносимой. Несмотря на длину шеи и невероятное число позвонков, мысль об иллюзорности и тщетности замысла доходила до извилин маленьких глупых голов. Участники неслыханного перехода валились наземь один за другим, парализованные, оглушенные, лишенные воли; словно кто трескал по их башкам камнем-жерновом, в полуобморочном состоянии они раскачивались, потом их ноги-колонны подкашивались, и великаны навеки застывали в разных позах: кто на боку, кто перевернувшись на спину, а кто словно присел, вы-тянув шею на всю длину, как пожарный рукав.

Не вмешайся главный динозавр, наверно, все стадо осталось бы лежать тут, а не в другом месте — в ущелье Торайгырских гор.

— Братья! — опять возопил вожак. — В любом заборе встречается дыра. Горы — не монолиты, в них есть ущелья, трещины, проломы. Наша цель — теплое море. Вперед! И мы победим!

И колонна чудовищ снова двинулась с надеждой и страхом вперед, к белоснежным горам. Дважды округлялся лунный диск, а потом истончался до размеров крыла летучей мыши, и вот динозавры увидели, наконец, доказательство их упорства — над каменной цепью сгрудились, набухли желанные тучи. И ящеры заревели в голос, истосковавшись по грому и убийственным молниям, по ласкающему ливню. Яростные раскаты, ослепительные вспышки, небесные струи толщиной с палец не заставили себя ждать. Динозавры подставляли свои истосковавшиеся спины, потрескавшиеся, запыленные, под благодатные потоки, и вода скатывалась с этих широких площадок, шипя и пенясь. По лощинам и впадинам по-неслись мутные реки, вода в них набухала быстро, и ящеры, оказавшиеся в низинах, ревели уже не от радости: не теплой была водичка, а холодна и противна, как тот снег на макушках гор, что до боли резал круглые глаза ящеров. Первым выскочило из потока темное существо с провисшим хребтом, по длинным клыкам вождь узнал в нем своего соперника, соблазнившего ди-нозавриху. Первой мыслью вожака было — добить клыкастого ударом непобедимого хвоста, но, вспомнив, что его оружие возмездия стало веревкой, он задумался. К их движению примыкает и оппозиция, значит, дело динозавров правое! Разве можно отталкивать попутчиков! То-то.

Между тем опять все начало меняться. К привычному верховому грому прибавился низовой, подземный. Видно, скалы от беспрестанных попаданий огненных стрел затряслись, и земная кора опять прохудилась. По новым трещинам стало подниматься раскаленное земное нутро, заполняя пустоты, пещеры, готовясь вырваться наружу и затопить все огненным озером. Уже скалы нагрелись так, что от них валил пар. Клыкастый принял опасный пар за привычный теплый туман и прислонился к раскаленной стене. И тут же, дико завопив, пытался отодрать прилипший бок, но тщетно: скала держала жертву цепко. Собрав последние силы, соперник вождя рванулся в ужасе от адской ловушки. Картина, представшая перед глазами ошеломленных динозавров, заставила их вздрогнуть. Половина зверя осталась намертво прикипевшей к скале, а вторая, теряя равновесие, вываливая наружу внутренности, как бы уже не подчиняясь никакой воле, катилась к обрыву реки, которую позже назовут Чарын. И вот только дождевая пыль серебрится на том месте, где секунду назад нескладно маячил ополовиненный клыкастый. Один из спутников — ихтиозавр встал на шаткий камень и пытался заглянуть туда, в таинственную глубину, где неслись красные потоки Чарына, и поплатился за свое любопытство. Камень вывернулся из гнезда и полетел неслышно вниз, вместе с ним с грохотом и ревом — глупый динозавр.

Катаклизма на сей раз не произошло, лава застряла в трещинах и подземных пещерах и там остыла, став ценным минералом, многоярусные тучи свалили за горные верхи, ливень выдохся, и в установившейся тишине было явственно слышно, как всхлипывали несчастные динозавры да где-то внизу плескался Чарын.

Где теплые и влажные долины у подножия Доныз-тау? Где доблестные сподвижники? Где желанное голубое море? Донызтау остались в серой дали, пропали навсегда. Спутники лежат в братских могилах. А теплое море — многовековая мечта динозавров — испарилось, растаяло, исчезло. Красный Чарын да непроходимые горы встали на пути движения великанов. Страшные катаклизмы, великие потрясения, преобразующие лик земли, — это еще не все напасти, павшие на головы динозавров. Развелось вокруг полным-полно мелких тварей, которые гогочут, скалят зубы, осмеивают великие идеи общего счастья на земле. Мало того, они хитростью, обманом, уловками заманивают великанов в ловушки, в ямы, а потом поедают их.

Однажды главный динозавр проснулся от щекотки. На пальце правой ноги сидела черепаха. Вождь так удивился наглости существа, бывшего когда-то его соб том, что не спихнул панциреносителя, не раздавил его, перебросил свою голову с помощью длиннющей и эластичной шеи поближе к правой ноге.

— Ты чего тут? И почему так осуждающе смотришь меня? — почему-то виноватым голосом спросил вождь.

— Ты завел племя в тупик. Всех погубил и себя тоже. Как ты был велик и могуч! И что осталось от былого величия? Ты весь в язвах и коростах. Хвост твой обмяк и скоро отвалится. Ни одного целого зуба нет. Глаза... да глаза вот одни остались, горят той же грозной неукротимой силой. Она-то и заразила племя магической верой, она-то и привела всех к пропасти.

— Ты права, мудрая черепаха, — одолевая свой привычный фанатизм, вздохнул вождь. — Наша цель оказалась пшиком. Мне скоро прощаться с белым светом, а моему потомству больше не властвовать на земле...

— Не передашь ли ты моим глазам свой грозный блеск? — вдруг попросила черепаха.

— Хоть что-то после меня останется, — покорно согласился динозавр-великан. — Но я не был бы вождем, если бы издох в неподвижности, нет, я погибну на пути к цели.

Наутро только один могучий зауролоф поплелся к сверкающим вершинам, остальное стадо так и осталось лежать серо-зелеными холмиками в ущелье Торайгыр-ских гор. Топал вождь, с превеликим трудом переставляя ноги-колонны, боясь рухнуть и больше не подняться. За ним, по глубокому следу, оставляемому в рыхлой почве бороной-хвостом, плелась черепаха, вознамерившаяся за свою мудрость получить в наследство неукротимый, зловещий блеск. Плелась и размышляла от нечего делать. Есть время возвышения и время падения. Эри великанов кончилась, начинается эра пресмыкающихся — черепах, крокодилов, ящериц. Кто из них полезнее матушке-земле? Единственная неоспоримая реальность — это изменчивый мир. От него не убежишь, не закопаешься в песок. Будешь сидеть в укрытии, там и окостенеешь. Нет, надо ползти, двигаться, шевелиться, приспосабливаться к переменам.

Багровое солнце присело отдохнуть на плечо туманного Торайгыра, притих ветер, и горные травы перестали колыхаться и шелестеть. Динозавр кое-как добрался до вершины плоского холма и упал брюхом на ее нагретую плешь. Мешки перестали надуваться на его морщинистой шее, дыхание выровнялось, и, впитывая громадным белым животом тепло и ласку земли, он затосковал. Как прекрасен мир в своих радостях! Оказывается, счастье всегда рядом, надо только почувствовать его, а не го-няться за призрачной тенью. Заходящее солнце, запах травы, тепло камня, греющее бренное тело... А он? Вступал в бесконечные кровавые схватки, сворачивал шеи сородичам, если они отступали от генеральной линии. В немилость попадали их дети как носители вредных идей, даже яйца врагов растаптывал и скорлупу сбрасывал в ямы... А мир такой бесконечный. С высоты Торайгыра видно далеко-далеко, сколько там степей, долин, лощин, впадин... Всем бы хватило места. Нет, вражда, видовая ненависть ослепила его глаза, а он заразил этой ненавистью сородичей, и вот плем