В последнее время друзья и коллеги стали называть меня «Дон Кихотом». Это не было иронией или смехом с их стороны, нет, это было чистой правдой, я и сам настолько привык к этому, что перестал обижаться. Конечно, я не стал искать справедливости и честности, борясь с ветряными мельницами, не отправился в поход на худой кляче, борясь со злом на земле. В течение семи лет, я, неустанно трудясь, не разгибая спины, напрягая глаза, утончив указательный и большой пальцы руки перевел с испанского языка на казахский роман великого Сервантеса «Дон Кихот». Я старался в меру своих возможностей перевести великий роман со всей красотой художественного слова, чтобы каждый казах, читая роман, восхитился подвигами бессмертного рыцаря-идальго. Те, кто узнавали об этом переводе изумлялись и, пристально взглянув на меня качали головой, как бы говоря «это что, правда?». И осматривали с жалостью и сожалением. Я работаю в общественном маленьком журнале большого министерства.

Эта история началась в тот незабываемый день. Я поднялся рано утром и расталкивая, пробираясь в переполненном автобусе еле доехал до места работы. Вошел в офис. У женщины технички настроение было что-то подавленное. Это был явно нехороший знак! В своем кабинете я тяжело плюхнулся на стул, вытер пот со лба и решил малость отдохнуть. Сильно бьющееся сердце еле успокоилось. Перед глазами что-то зарябило. И тут дверь с треском распахнулась, вошла секретарша, сказала, что меня вызывает редактор. И как быстро вошла, так же быстро и исчезла.

Застегнув верхнюю пуговицу рубашки, поправив галстук и взяв блокнот, я быстро прошел в кабинет начальника. На подоконнике в горшке ярко цвели красные цветы. Лицо у шефа было приветливое. Он тепло поздоровался со мной. Напротив него сидел человек в соломенной шляпе, с редкой бородкой, с пшеничного цвета лицом. Он холодно принял мое приветствие и на моих глазах низко наклонился к редактору.

«Дорогой, я известный людям целитель, перед тобой сидит твой старший брат, Белый святой. В это тяжелое время, когда не хватает лекарств и больничных коек, мое лечение, моя помощь для страждущих, мучающихся от боли больным как бальзам для души, как помощь свыше!» — сказал возвышенно этот Белый святой. И вправду, обрадовано подумал я, как хорошо, что я встретился с тобой, дорогой мой целитель. Мои земляки замучили меня звонками, звоня порой ночью, со своими просьбами — добиться, чтобы нас записали в очередь на прием к Белому святому. Эта встреча так кстати, так была необходима мне. Я теперь всех родственников вылечу, добившись приема к этому великому целителю, внутренне твердо решил я.

— Дорогой, — веско и внушительно продолжил речь святой.

— Я не простой человек. Ты получи от меня благодарность и не дай боже получить от меня проклятие!

Мой бедный начальник страшно испугался слов о проклятии, посидев немного, весь бледный, он почтительно обратился к святому: «Старший брат, все свои секреты вы пожалуйста расскажите вот этому джигиту. Он способный журналист, очень хорошо про вас напишет». И тут этот с редкой бородкой и с пшеничного цвета лицом человек резко двинулся на месте, чуть не сломав стул, который угрожающе затрещал. На его лице отразилось возмущение, он достал из кармана широкий платок и обстоятельно вытер пот со лба и прошелся по локтям.

— Я умру, но никогда не скажу свои секреты!

— Почему не скажете?

— Если я раскрою все секреты, то что останется от моей святости! Дорогой мой, ты что издеваешься надо мной! Мое проклятие бьет точно в цель, я уничтожу любого, кто будет против меня. Ишан Айкайша дал мне знак, Черный суфий давно поддерживает меня своим духом.

Мой начальник откинулся в кресле, махнул рукой, повернулся ко мне со страдающим лицом, как бы говоря «пожалуйста, сделай что хочешь, но избавь меня от этого святого». Он заговорил еле слышным голосом: «Меня зовут в акимат…сказали умри, но немедленно приходи…мы живем за счет акима и благодаря ему…» — сказал он в конце речи встав и торопливо направляясь к двери. «Дорогой мой, напечатают ли мою фотографию?»— сказал святой глухим голосом. Начальник уже подошедший к двери, задыхаясь как человек, которому не хватает воздуха, сказал: «напечатают, напечатают» и кивнув головой, вышел из кабинета. Я остался наедине со святым. И вправду у этого святого поистине были огненные глаза, когда он осмотрел меня с головы до ног, то признаюсь честно, у меня мурашки пробежались по спине.

Раскрыв блокнот, я достал авторучку. И заметил, оттого что сидел вблизи, щеки святого покраснели, под глазами еле видны были тонкие морщинки, лоб поперек прочертили две глубокие морщины. Увидев мои приготовления для записи, он снял с головы соломенную шляпу, смахнул с нее невидимую пылинку и негромко кашлянул. Его только что ярко горевшие глаза, стали медленно угасать и охлаждаться, как охлаждается только что испеченный хлеб. Голос стал печальным и тихим.

«В прошлом году я побывал в Мекке, исполнил долг мусульманина. И вот с тех пор дух моего покойного отца постоянно твердит мне в ухо… не дай плакать людям!... помоги им своим лечением, ты это сможешь… не сиди сложа руки! Этот голос не дает мне покоя, не дает спокойно спать. Я мог бы сторожить склад в ауле, он принадлежит моему сыну, и тем кормиться…, но этот голос отца не дает тишины», — сказал он тяжело, глубоко грустно вздохнув и схватив голову обеими руками, закачался на стуле, раскачиваясь как маятник. Оказывается у него и своего горя хватает. И тут я подумал, что это за такой сильный дух предка, который так заставил его тревожиться и не давать спать. Подумал и мягко, не настойчиво задал несколько вопросов. На наружный подоконник окна сели два голубя и стали нежно ворковать.

«Дорогой, сейчас кого много, так это множество появившихся целителей, экстрасенсов, баксы и святых. Ты сейчас, и я это ясно вижу по твоим глазам, что ты не веришь мне, думая, что я, наверное, всего лишь один из них. И поэтому не веришь в мое целительское исскуство. Ты вынужденно будешь писать обо мне, потому что тебе приказал твой начальник, однако твоя рукопись не будет нигде опубликована…как казан, которого накрыли крышкой и которого так и не открыли…». Оттого, что эти слова святого точно передали мои мысли, я залился краской смущения. Это было видно из зеркала, висевшего напротив меня. У меня невольно мурашки пробежали по спине.

— Почему вы так говорите? Если вы уверены, что святость — это исскуство, то я обязательно напишу. Уверяю вас, что все написанное моим пером на земле не валяется и будет обязательно напечатано.

— О, дорогой мой, я же вижу, ты не веришь моим словам, написанное же без веры нигде не примется. Знай, мой гнев сразу же поражает человека. К примеру главбух, который хотел уволить меня с работы и завладеть ключами от склада, не только не смог этого сделать, но и сам был осужден на три года. Главный врач Центра народной медицины, вставший преградой на моем пути, внезапно заболел апендицитом и вечером попал в больницу... этот твой уклончивый начальник, сбежавший от меня,...помяни мое слово, поехал не в акимат, а к своей любовнице. Эти слова святого глубоко проникли мне в душу. Мне стало не по себе, сердце так и взыграло, словно почуяло беду.

«Дорогой, святой отец, пойдемте ко мне в кабинет, я поставлю чай, вместе попьем. Я расскажу вам про свои беды и вы раскроете... мне свою душу», — сказал я с почтением.

И вот что удивительно, как только он вошел следом за мной в мой кабинет, как меня охватило такое волнение, руки так затряслись, что я не мог воткнуть вилку электрочайника в сеть. Мой гость тем временем не спеша разделся, повесил головной убор на гвоздь. Видя мои тщетные потуги, взял с моих рук вилку и сам воткнул в сеть. Достал из кармана большой белый платок, расстелил на столе как дастархан и вывалил на него сушеный урюк и изюм. «Умру, но не скажу про свои секреты», — сказал он твердо и жестко.

— Ау, для того, чтобы писать надо досконально узнать все черты характера, мысли и мечты героя, без всего этого написанное будет бессодержательным бредом.

«Не говори о чем попало, иначе скривлю твой рот и улечу от тебя навсегда, сказал мне во сне отец», — тем самым дав мне знак беспрекословно слушаться.

Маленький электрочайник закипел. Гость неторопливо, с удовольствием стал пить чай маленькими глоточками. Не понимаю отчего, но мое тело не переставало холодеть, а холодеть оно начало с того момента, как мы со святым вошли в мой кабинет. Я потерял чувство времени, не зная вечер сейчас или полдень. Никак не могу удалиться от Белого святого, как верблюжонок, бегающий возле матери-верблюдицы. Мне показалось, что и в этом кабинете, и в большом зале, и в соседних кабинетах нет никого кроме нас. Меня охватил непонятный ужас.

Говоря тихим шепотом, я потихоньку открыл святому все свои секреты и проблемы.

— У меня есть злейший враг, мой соперник, человек с теплым лицом. Он много сделал мне зла. Так вот прошу вас, о, добрый мой святой, накажи его, навлеки порчу, чтобы он подлец, не смог подняться с постели.

Как думают про меня другие я не знаю, но то, что я опишу — чистая правда. Я поднимаюсь очень рано, ложусь поздно, гораздо позже всех. Занимаюсь писаниной не поднимая головы, говоря одним словом, труд мой адский и тяжелый. В то время как другие, окончив факультет журналистики КазНУ, важно входят в редакцию как в свой дом, то я всего лишь закончил Институт иностранных языков. Хорошо освоил испанский язык. Говорю на языке Сервантеса как испанец, в кармане у меня красный диплом. На родине в школах не было места преподавателей испанского языка, а в посольстве сказали, что у них и так хватает переводчиков испанского языка. И я ходил, ходил ища работу... и два года тому назад, наконец-то устроился в этот журнал.

«Ты не журналист», — сказав так, редактор не хотел вначале принять меня на работу, но увидев огромную, толстую рукопись «Дон Кихота», которую я переводил и печатал на машинке в течение семи лет, и которая была завернута в большую объемистую торбу — очень удивился. Закачал головой, цокая языком. Сглотнув слюну от волнения, он еле пришел в себя.

— Ой, дорогой, это же множество страниц. Неужели все это ты перевел с испанского сам один?!

— Сам перевел. Начиная со студенческой поры, я только прошлым летом наконец-то закончил перевод в тысяча четыреста страниц подлинного текста. На это ушло семь лет моей жизни. Рукопись обсудили эксперты из союза писателей и дали переводу хорошую оценку.

Редактор журнала, просмотрев отдельные листы толстой рукописи, подумал: ведь не говоря о том, что сам этот перевод с испанского языка на казахский составляет огромную трудность, простая перепись с книги на бумагу без перевода отнимает большое количество времени. Не зря говорят, кто не будет лениться, тот станет писателем. И этот сидящий перед ним молодой человек наверняка очень трудолюбивый, упорный и усидчивый. На таких и земля держится.

Наш же герой подумал: я потерял немало здоровья, переводя Сервантеса на казахский язык. Мне лишь бы устроиться на работу и прокормить семью. Этого мне достаточно.

Редактор еще подумал: если он и не имеет таланта, то он наверное неплохой переводчик, который готов переводить и днем и ночью без усталости и отдыха. Возьму-ка я его с испытательным сроком. В крайнем случае будет переводить все бумаги редакции.

В это время наш герой думал только о том, чтобы зарабатывать деньги и кормить семью. О большем он тогда и не мечтал.

Видимо, почувствовав, что я мыслями далеко от него и увидев на моем лице беспокойство, Белый святой усмехнулся и похлопал меня по плечу.

«Что это за писатель с теплым лицом» — сказал он всматриваясь в мое лицо и поглаживая редкую бородку. «Я, что вы говорите!... что это за теплое лицо?», — сказал я рассеяно, занятый своими мыслями.

— «Ау, товарищ журналист, ты ведь только сейчас сказал, что очень много зла натерпелся от какого-то теплого лица».

— Святой отец, этот негодяй так навредил мне, что уже дальше терпеть невозможно. Вы послушайте, я расскажу: семь долгих лет я, не зная ни отдыха ни покоя, днем не смеясь, ночью не досыпая переводил «Дон Кихота». И вот был как раз тот момент, когда мой перевод разбирался на заседании Союза писателей! Переводчики, специалисты языков сказали свое веское слово. Все в один голос расхвалили мой перевод, говоря что он очень удачный, что автору удалось перевести гораздо богаче и красочно художественнее, чем русский перевод «Дон Кихота». Словом, все пришли к единомышленному мнению. И тут случилось неожиданное. Этот писатель с теплым лицом поднялся из угла и заявил: «Наш хваленный переводчик не член союза писателей, он и не журналист вовсе. Как же мы доверим ему одно из лучших классических произведений мировой литературы на суд читателей». Председатель правления Союза писателей покачал головой: «Когда умный только думает о чем-то, расторопный уже сделает дело. Этот человек принес нам на суд перевод книги из семидесяти печатных дисков, а это огромный труд. Не будем мешать». Этот проклятый писатель с теплым лицом, услышав такие слова председателя, чуть приостыл, сбавив напор. Но все же предостерегающе сказал: «Однако это нехорошее дело, братья писатели, — доверить классику не члену Союза писателей».

«Ау, что тогда членство союза писателей прибавляет человеку ум к уму, мысли к мыслям что ли?! Что ты несешь чушь?», — сказал с возмущением наш герой, волнуясь и багровея лицом. «Если есть ошибки, то скажи прямо, если нет, то не ищи повода для ссоры, дорогой мой».

И тут начался скандал, разборки, как сорная трава выросли обидные слова. Члены жюри, уже считавшие разбор перевода оконченным, стали все сильнее и сильнее колебаться и все больше склоняться к нежелательному решению.

«Что за характер у автора. Есть смысл в словах нашего почтенного дядюшви» (Почтенный дядюшка — это писатель с теплым лицом). «А что если почтенного дядюшку сделать соавтором перевода книги?» Т нашего бедного героя душа чуть не взорвалась мт такой неслыханной несправедливости. Волнуясь безмерно он сказал: «Увадаемое жюри, мои семь лет жизни... когда я зоехал туристом в Испанию, то нанял такси чтобы увидеть дом Сервантеса, из-за чего не смог купить подарки детям... не буду говорить о глазах, что я напрягал семь лет... Машинистка, напечатавшей тысяча четыреста страниц текста пришлось заплатить большую сумму тенге, которой хватило аы еа покупку двух новеньких костюмов... Я до сих пор вижу в закатамном студенческом пиджаке... пожалейте меня... побойтесь бога. Ведь он (писатель) не перевел ни одного слова, а вы хотите его сделать соавтором книги». Сказав это, я разгневанный, собрал рукопись и хотел уйти.

«Оставь мне... подумаю... я постараюсь найти приемлемый выход», — сказал задумчиво председатель и оставил у себя «Дон Кихота» Сервантеса. И вот вчера ко мне домой звонит «почтенный дядюшка с теплым лицом» и нахально говорит: «Я просмотрел первую главу рукописи, кое-что добавил, кое-что убрал, завтра отнесу в издательство. Я стал соавтором перевода, во-о-о-т так». Меня как будто камнем ударили по голове, так я растерялся, так был поражен. Тогда что получается, председатель отдал мою рукопись этому подлецу. Ели бы не отдал, тогда этот нахал не говорил бы «кое-что добавил, кое-что убрал, завтра отнесу в издательство». О, тоба! Я тут же побежал в Союз писателей и стал искать этого наглеца «с теплым лицом». Там нет, я домой, там тоже нет. Где? Его жена говорит, что он взял путевку и уехал в Иссык-куль для работы над «Дон Кихотом». Да что это такое? Сильнее этой напасти нет наверное ничего. Больше всего меня томит и грызет душу обида, что мой семилетний труд, моя драгоценная рукопись, над которой я корпел днями и ночами досталась такому наглому подлецу. Он же негодяй, нахально присвоил ее без зазрения совести. О, мой дорогой святой, нашлите на него свои чары, уничтожьте, пусть он упадет от боли и задерет от кверху ноги!

И я не помня себя от негодования, как будто плача, стал бить рукой по столу. Все это было от возмущения и обиды. Белый святой собрал свой платок, тряхнул, скомкал и положил в левый карман. Вынул из правого кармана сложенную в сто раз и сшитую из иностранной ткани, чалму. Неторопливо распрямил все изгибы чалмы чуть подул в нее. И, о чудо! Чалма стала большой-пребольшой. Я в первый раз видел такую чалму, которая на глазах из маленькой превращалась в огромную.

«Когда я совершал хадж в Мекку, тогда купил у одного мусульманина бедуина», — сказал Белый святой. — Этот человек с теплым лицом оказывается очень плохой человек, без совести и чести.

— Это что. Дорогой святой отец, этот наглец подослал своих людей к моей жене и они стали звонить ей. «Его поразил дух «Дон Кихота». Ваш муж устроил скандал в Союзе писателей и чуть всех не разогнал. У него с головой не все в порядке и сильно расшатаны нервы. Уж не положить ли его в больницу для душевнобольных и немного полечить», — сказали они жене.

— Э, да он настоящий негодяй!

— Если я хоть один раз попаду в психбольницу, тогда все, пиши пропало. Он тут же присвоит мой семилетний труд: мол не верьте человеку, лечившемуся в психбольнице. «Я тщательно проверил рукопись, сделал много поправок, усовершенствовал, пролил много пота», — скажет он без зазрения совести и не моргнув глазом. И как я не буду вопить, никто не поверит словам психбольного.

— Ой, какой же это подлец! Ай, он точно будет гореть в аду, за то что мошенническим путем присвоил труд простого, смирного человека и заставил его страдать.

— Дорогой святой, прошу вас прокляните эту гниду и если не умрет, то хоть пусть будет тяжело болеть и страдать от боли.

— Сухая ложка рот дерет, мое благословение не исполнится, младший брат, — сказал тут святой, покачав головой.

Внутри у меня похолодело. Я только вчера получил зарплату. Домой вернулся поздно, а утром поднялся спозаранку решив не давиться и не толкаться в переполненном автобусе. И в спешке забыл отдать жене получку, деньги лежали во внутреннем кармане. Я тут же вытащил получку и вложил в широкие, загребущие ладони святого. «Ничего потерплю, выдержу, терпеть то всего один месяц. Возьму у соседа в долг» — решил я. Как нибудь продержусь месяц, главное, чтобы Белый святой примерно наказал гниду. Если и не убьет, то хоть порчу наведет, будет гадина лежать на больничной койке и вопить от боли. А Белый святой это может, стоит только ему страшно разозлиться и проклясть человека — все пиши пропало, человек тут же сойдет с ума.

Тем временем Белый святой закрыл глаза, обратил лицо к окну, стал раскачиваться и читать какую-то молитву. После раскрыл руки и проговорив «Кулху Аллаху» ладонями ладонями провел по лицу. Раскрыл глаза и стал говорить: «Я больше приду сюда... буду жить в наемной квартире, и днем и ночью читать аяты...ты обстоятельно напиши про меня... не жалей слов... когда выйдет в журнале, тогда придешь ко мне, а теперь я пойду». Сказал и быстро вскочил с места, снял с головы чалму, сложил положил в правый карман. Наш герой заплакав от избытка чувств, глубоко растроганный в душе, желая себе благоденствия и удачного и удачного завершения дела, с почтением проводил Белого святого до самой выходной двери офиса. Стоя у подножия лестницы святой обернулся и протянул руки. «Мой дух невидимо для тебя будет прилетать к твоему столу и давать сообщения. Не переживай, я накажу этого подлеца страшной карой».

Веско и строго сказав это, святой энергично и бодро зашагал прочь, ни разу не оглянувшись. На улице было безлюдно. Небо, только недавно бывшее ясным и чистым, заволокло темные тучи. Моросил мелкий дождик, но было ясно, что стоит только прогреметь грому, как с неба хлынет ливень. И этот ливень был бы под стать характеру святого. Как знамение, что все будет хорошо. Недаром говорится, что дождь — это божья благодать. Я внутренне возрадовался. По правде говоря, я не религиозный или верящий в приметы человек. Во что я верю, так это в свои руки и в свой труд. Верю в пословицу, гласящую «Тебя вперед выведут двое: твой ум и твой труд». По колено в пыли, в поте лица, я студентом разгружал уголь из вагонов. Был грузчиком, в воскресенье и праздничные дни нанимался сторожем в автостоянку... тоская под мышкой книгу, познакомился со своей будущей женой (она бедная вначале посчитала меня аспирантом). Одним ведром винегрета, одним ящиком дешевого вина справил свадьбу. После окончания университета, где только не был ища работу, какие только солидные важные дяди смотрели на меня и видя мой невзрачный вид, толстую книгу «Дон Кихота» под мышкой, пожимали плечами, и растягивая говорили «не-е-т». Отец жены оказался крупным коммерсантом. Он специально приехал к нам домой и посидев сказал: «Вот что, вы от такой жизни умрете с голоду». И тут же похлопотав, купил нам на краю города двухкомнатный домик. С двумя чемоданами мы въехали в домик, благодаря отца и судьбу. В день переезда, рано утром этот коммерсант — мой тесть веско и строго обратился ко мне: «Эй, как твое подлинное имя? Балташ. Ага, я думал раз все говорят Дон Кихот, Дон Кихот — казахи дают какие попало имена, наверное твой отец придурок, мечтатель, взял да и дал тебе черт знает какое имя». Сказав это, потеплев лицом, он посидел немного подумав. «А теперь я пойду. Я не скажу тебе, чтобы ты заполнил вещами вот эти две комнаты... не ожидаю, что ты поставишь из мрамора памятник на мою могилу, когда я умру... У меня к тебе есть только одна единственная просьба, выполнишь ее?», — сказал он и вперил в меня строгий взгляд. Ох и пронзительные же были глаза у тестя. Я растерянно пролепетал: «Выполню, конечно выполню».

— Тогда положи в чемодан вот эту проклятую книгу, что ты таскаешь всегда с собой и на улице и дома. Брось таскать книгу под мышкой. Будь как все люди, занимайся коммерцией, производством чего-либо, бизнесом одним словом. Строго и властно проговорив это, тесть, не попрощавшись, вышел из дома. Наш герой долго сидел на стуле, растроенный и молчаливый. В ушах звенело. Что же, он может положить в черный чемодан «Дон Кихота» Сервантеса, ставшие на долгие годы его другом и товарищем, перестанет переводить с испанского языка и сделает перерыв. Но как, скажите на милость он сможет стать барышником, если никогда в жизни этим не занимался?.. Заняться продажей вино-водочных, не умеет пить, рэкетира не может отличить от покупателя. Может поехать в Китай или Арабские Эмираты в поисках ходового товара... кто даст кредит.. Кто покажет верную дорогу, чтобы не прогореть, не стать банкротом. В таких случаях Санчо-Пансо говрил, что у торговца и осел орет к деньгам, а у него и осла то нет во дворе!

В этом году апрель скорее стал похожим на зиму, чем на весну. Рыхлый снег так и остался лежать на земле, нет тая. Год собаки начался тяжело. Наш герой, сидя в переполненном автобусе по пути из окраине города в центр на работу, думал тяжкую и горькую думу. Где же сейчас ходит мой любезный тесть, который так хорошо говорил о бизнесе и так умно давал совет стать бизнесменом? А где ходит и глаз не показывает, и вестей не дает мой благодетель Белый святой, который твердо обещал навести порчу на моего заклятого врага — писателя с теплым лицом? Между тем потихоньку незаметно прошел еще один месяц. Жизнь нашего героя протекала как обычно, без всяких изменений. В тот день, он придя на работу, тут же позвонил домой писателю с теплым лицом. Тот, видимо посчитав, что звонит начальник или может быть ошибся в расчете, но трубку взял лично он — Калаган. И услышав «Я Балташ», взорвался хриплым, недовольным злым голосом.

— Ну что вы за беспокойный, надоедливый человек, прямо как комар, у меня и так три дня как болит сердце. Я же тебе сказал, что просмотрел первый том, кое-что изменил, кое-что дополнил, одним словом внес свою лепту. Если разрешат врачи, то отнесу в издательство для набора в печать.

— Ау, для того, чтобы сравнить с оригиналом вы не знаете испанского языка и ваше «дополнил», «изменил» всего лишь предлог, чтобы стать соавтором, побойтесь Бога.

— Сам бойся и не ори, ишь понимаешь навалил кучу ненужных слов. Что по твоему Дон Кихот — один из поэтов-импровизаторов? Что за чушь? Во-первых, ты не член Союза писателей, издавший не одну толстую книгу. Во-вторых, если я не стану соавтором, то твоя рукопись и за десять лет не увидит свет, так и останется лежать в пыли.

У нашего героя в последнее время появилась нехорошая привычка: стоит только ему услышать слово, что ты не член союза писателей, как у него тут же закипает злость и он теряет контроль над своими чувствами. И сейчас он не сдержался: «И соавторство тебе, и потуги тебе!... Пусть не выйдет книгой, но ты, наглец, отдай мою рукопись! Убери от нее свои грязные лапы!». «Не верну», — говорит Калаган упрямо.

— Вернешь.

— Не верну.

— Я подам на тебя в Верховный суд жалобу, что ты негодяй присвоил мой семилетний труд.

— Эх, да пиши ты хоть в ООН, если сможешь.

Наш герой бросил трубку, весь в поту, кипя возмущением, сказав напоследок: «Какой же ты подлец, подлый человек!». И он с растроенным видом посмотрел в окно. Недавно только ярко светившее солнце, зашло за плотные тучи и пошел мелкий дождик. Над городом повисла пелена тумана. Он впервые видел такую нехорошую, нетеплую, нещедрую весну. Год собаки так и не теплел и ощущения пришедшей весны не было. И тут ему на ум внезапно пришли слова этого подлеца с теплым лицом «три дня как болит сердце». А что если это следствие порчи, наведенной на него Белым святым? Ведь он так рьяно, так уверенно говорил о своей силе проклятия. Дескать кого прокляну, так тот тут же свалится с ног и будет тяжело болеть. Пусть все будет как он сказал. О духи предков, помогите мне.

В пятницу, ища подлеца с теплым лицом, он пошел в здание Союза писателей. Не нашел. И там один седовласый человек рассказал ему всю неприглядную правду об этом подлеце.

— Ой, да это же такая скотина, не дай Бог с ним иметь дело, — сказал он, плюнув себе под ноги, — вот уже прошло двадцать лет, как он бросил писать книги. Ведь это он, развратник, приставал к младшей сестре своей жены, которая приехала сюда, чтобы поступить в университет. Именно он присвоил деньги от продажи единственной коровы, говоря племяннику, на которого завели уголовное дело: «Я подкуплю прокурора». Так тот бедняга был осужден и пошел в колонию, проливая слезы и проклиная вора-дядюшку. Когда он в молодости впервые приехал в наш город, то напившись водки, с пьяна ножом разрезал кошму хозяина дома, где остановился на жительство. Именно он войдя в доверие к одному большому мастеру пера, оклеветав другого большого писателя, сделал их врагами друг к другу. Однажды сидя в ресторане со своим ровесником и выпивая с ним водку, отлучился в туалет и незаметно для ровесника позвонил из автомата-телефона жене ровесника: «Ойбай, я своими глазами видел как твой муж входил в дом одной вдовы, клянусь Аллахом». И подлец дополнительно к этому поклялся всеми святыми предками. Одного талантливого поэта так настроил против критика, что они в конце-концов подрались как малые дети. И он же прикинувшись тайным агентом КНБ, проник ночью в дом ученого, отсидевшего 20 лет тюрьмы и объявив, что пришел арестовать его, забрал древнюю рукопись, письма Сталину и еще какие-то документы. И вот теперь взял да и нагло присвоил семилетний труд, рукопись перевода. Верю тебе, брат мой, верю. Ведь он хочет стать соавтором готового перевода и получить солидный куш гонорара.

Ой, не будет большей муки, чем эта, услышать всю подноготную правду и понять с кем имеешь дело.

Балташ вышел из здания с тайной надеждой, что может Белый святой отомстит этому подлецу. И тогда на сердце этого подлеца появится незаживающая рана... И душа застонет, замучается, застрадает. Приведи, Господи, подлеца к покаянию.

Балташ сегодня отпросился у начальника, у него что-то сильно разболелась голова и он рано пришел домой. Жена еще не пришла с работы. Она оказывается прежде чем уйти на работу, тщательна убралась в доме, чисто вымыла полы и нажарила в сковородке картошки для вечернего ужина. Он с благодарностью подумал, что как хорошо иметь такую деловую, работящую, умницу жену. Не будь ее, он точно не выжил бы один в этом бушующем, беспокойном мире. Стал бы головотяпом, не приспособленным к жизни, оставшись наедине со своими книгами и мыслями. Он лег на продавленный диван. Устало закрыл глаза. И тут ему почудилось, что пол зашатался и перед глазами издали возникла тень Дон Кихота.

Она все увеличивалась, увеличивалась и вышла из плотного тумана. У него были пересохшие губы, видимо мучила жажда. Ежиком торчавшие усы удлинились, кадык задвигался взад-вперед. Впалые глаза сверкали как соль на дне высохшего озера. У него твердый и непримиримый взгяд. Когда Балташ увидел своего любимого героя, с которым советовался и которого так незабвенно любил все эти семь лет, то у него запершило в носу и сердце смягчившись, затрепетало от радости. Он тихо заплакал, поверяя ему свои горести и беды. Как будто поверял горячо любимому отцу, по которому сильно истосковался.

— Я так и не избавился от противников, завистников, писак. Мой труд присвоил один негодяй, не знаю когда рукопись выйдет книгой. Давно, когда я только получил высшее образование и ходил ища работу, один мой земляк, солидный чиновник, работающий в Совете министров сказал мне: «Ты, парень не болтайся попусту, а напиши-ка исследование по страницам зарубежной печати о нашем великом Жамбыле. И пусть оно будет на ста страницах. Напишешь, помогу получить квартиру и приличную должность». И я, поверив этому обещанию, девять месяцев не выходил из библиотек и обивая пороги посольств, выполнил задание. Тщательно проверяя, напечатал на машинке и отнес земляку-чиновнику. В конце года солидный чиновник защитил докторскую диссертацию по теме: «Поэзия Жамбыла за границей». Газеты с восторгом описали это событие. Сам он устроил в столице грандиозный пир, созвав всех столичных высокопоставленных чиновников. Меня же почему-то забыл позвать. Я так и остался на улицу без квартиры и работы.

— Уа, мой дорогой и незабвенный Дон Кихот, я сильно боюсь, что мой семилетний труд опять не достанетс я мне. Я всегда получаю от людей черную неблагодарность и горюя, утрачиваю душевную стойкость.

Благородный герой приподнял подбородок кверху, помедлил немного — это был признак гнева.

— Выходи на бой за справедливость. Поймай на улице этого подлеца, писателя с теплым лицом и избей от души, расквась ему лицо. Чего лежись и тлеешь! Надо гореть, а не тлеть!

«Эх, незабвенный мой герой, время грубой силы и драк ушло в далекое прошлое. Он же скотина, тут же позовет полицейского и меня запрут в камеру СИЗО. Я же потом буду горевать по этим свободным дням», — сказал Балташ, еще более упав духом, настроение у него было паршивое. И тут тень Дон Кихота нависла над ним, сам он заговорил со злостью, весь дрожа от возмущения.

— Выходи перед людьми, не скрывай правды, скажи: он негодяй хочет присвоить мой гигантский труд. Не боясь Бога клевещет на меня, говорит ложь. Запугай его всеми бедами, говоря, что он подлец, будет гореть в аду, при жизни почернеет его бесстыдное лицо. Дескать отольются тебе мои горючие слезы, накажет тебя мое проклятие! Справедливость не умирает!

Ох и страшен был гнев Дон Кихота, голос тверд, властен, того и гляди пронзит своим длинным копьем.

— Ойбай, ты что хочешь, чтобы я умер. Никто не слушает слов человека без большой должности. Скажешь о стыде, совести, правде, так они ехидно смеются. В эти дни у каждого есть своя правда, свой стыд. Никто не стыдится стыда, которого вы стыдитесь и никто не склоняет головы перед вашей правдой. Когда говорят деньги и должность, молчат справедливость и правда. Разум задавлен деньгами и деньгами ведут за собой разум, а не наоборот.

— Вставай, иди за мной, не лежи как сноп пшеницы,— сказал Дон-Кихот и копьем ударил по полу. В комнате загрохотало. Я хотел было вскочить на ноги, но они затекли от долгого лежания и я не смог встать. От страха, я поспешно и обессиленно забормотал.

— Сейчас, сейчас, дорогой.

Усилием воли я напряг мышцы и скатившись с дивана, открыл глаза. Посмотрел по сторонам. Послышалось, что где-то прогрохотали чьи-то тяжелые шаги, открылась и закрылась входная дверь. Я, поглаживая бок, встал. Голова стала как тяжелый котел, ничего не соображает... Вошла жена, сняла верхнюю одежду. Посмотрела пристально на меня и фыркнув, пожав плечами, прошла на кухню. Зажгла свет. Свет из кухни проник в мою комнату в мою комнату и мне стало легче на сердце. Постепенно ушел и страх из души.

Спустя три дня я, с целью получения адреса подлеца-противника с теплым лицом, зашел в здание союза писателей. В большом холле первого этажа сидела вахтерша-старуха. На мой вопрос: «В этот дом заходит такой-то?» — она молча указала в сторону второго этажа. На этаже была глухая тишина. На дубовых дверях висят таблички с надписями «компания», «предприятие», «фирма», «холдинг». В начале года на этих дверях красовались надписи «проза», «поэзия», «критика», «драматургия», «детская литература». «Это тоже наверное веление времени» — подумал я